В прокат выходит антиутопия "Потрошители". Джуд Лоу и Форест Уитакер копаются во внутренностях задолжавших медицине кредиторов. Получается скроенный из разных жанров колоритный фильм-монстр.Востребованные сегодня киноантиутопии, как муниципальные детские площадки, похожи друг на друга, по крайней мере, в своей мажорной составляющей (а она имеется обязательно, пусть и в пропорции одна ложка меда на цистерну дегтя). Почему, понятно: сочинить для аудитории мало-мальски оригинальные технологические блага, которых следует ожидать от грядущего, не проще, чем придумать революционные пожелания для типовой поздравительной открытки здоровья, достатка, долгих лет жизни. "Потрошители" желают героям и, соответственно, зрителям, того и другого, и третьего, причем все критерии очень жестко взаимосвязаны. Люди будущего имеют возможность заменить себе любой износившийся орган, будь то сердце или ухо, искусственным аналогом. Имплантаты, в свою очередь, требуют достатка, поскольку обходятся в лютые суммы, которые компания-монополист Union, по вполне сегодняшней бизнес-логике, норовит взимать с граждан не целиком, а в кредит. Тут логическая цепочка доходит до долголетия. Если вы задолжали с выплатой, вас навещают специалисты с чемоданчиками-холодильниками и набором простейших хирургических инструментов вспарывать в будущем принято по старинке.
Кошмар кинообозревателя
Главный герой Реми (Джуд Лоу) и его напарник Джейк (Форест Уитакер), чья дружба зарождалась еще на школьных переменах, когда Джейк вышибал из Реми дух, относятся к ремеслу с усидчивостью, которая сделала бы честь лучшим из нас. Слывут передовиками и, как скучающий патологоанатом из считалочки, берут работу на дом. После того как на воскресной вечеринке с барбекю Джейк изыскивает минутку вскрыть внепланового клиента ("Где Джейк?" "Он пошел за мясом"), от Реми уходит жена, и вообще начинаются неприятности. В итоге он сам о�кажется на больничном с вшитым в кредит электрическим сердцем, а когда попробует снова взяться за ножик, выяснится, что профпригодность бесповоротно утеряна.
Похожее моральное бессилие при попытке вернуться к некогда привычному занятию может, наверное, испытать кинообозреватель, которого угораздило снять собственный фильм. А чем себя занять кинообозревателю, когда его поклевывают, почуяв за перебежчиком человеческую слабину, бывшие коллеги? Уйдя из профессии, пестовать в себе духовность и, как это происходит в "Потрошителях", проламывать им головы более не нужной по прямому назначению пишущей машинкой (другое дело, что в издательской среде нравы, кажется, все-таки помягче, да и темпераменты не те). Едва ли Мигель Сапочник подвизался до своего режиссерского дебюта в профильной журналистике. Однако фильмов он определенно пересмотрел достаточно, и, к сожалению, нельзя утверждать, чтобы все знания пошли ему на пользу.
С классиков по нитке
Если герои картины регулярно свежуют тушки друг друга, превращая организмы в горку компонентов (этой их привычке мы обязаны самой диковинной любовной сценой в кино за последнее время), то постановщик, как в обратной перемотке, работает по противоположному принципу. С урчанием и упоением роется в целлулоидных залежах мировой киноклассики, надергивает из нее полюбившиеся моменты и монтирует их в единый визуальный ряд, совершенно как в гоголевской "Женитьбе", норовя пристроить губы Никанора Ивановича к носу Ивана Кузьмича, а дородность Ивана Павловича расцветить развязностью Балтазара Балтазаровича. Тут вам и "Заводной апельсин", и "Криминальное чтиво", и корейские боевики, и "Смысл жизни по Монти Пайтону", и "Бразилия" (к Терри Гиллиаму Сапочник относится с особенной привязанностью и по этому поводу заимствует у него главный сюжетный фортель).
Творческий подход в кинопроизводстве как будто и не новый, однако в "Потрошителях" насильственный процесс кройки и шитья по живому происходит то ли сдуру, то ли сослепу, но в любом случае максимально небрежно. Не обходясь тол�ько лишь цитатами, Сапочник микширует жанры, грузно перелетая из тени черной комедии (которая получается у него неплохо) в сомнительный свет слезной мелодрамы (которая получается посредственно). Кроме того, периодически режиссер выбирается на территорию философской притчи, поскольку какая же без философии антиутопия (это не выходит совсем). В результате за два часа экранного времени, в равной степени утомительных и безумных, фильм вымахивает в нескладного монстра. Получается такой Франкенштейн на пляже: торчит, положим, у импозантного отдыхающего из затылка рука, а с колена глядит, не ведая об анатомической странности своего расположения, глаз. Наблюдать этакое настойчиво себя предлагающее чудо, обладая известной пытливостью, может быть, и интересно, но скорее уж неловко, да, пожалуй что, и стыдно.
Источник
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий